Из журнала «Charisma and Cristian Life Magazine», Лейк-Мэри, Флорида.

ЗАЛОЖНИК! ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Горячие лучи солнца упали на экваториальные джунгли северо-восточной Колумбии, известные как «Мотиландия». Это было душное, 38°C, октябрьское утро. Вопили экзотические птицы, кричали обезьяны, и хор кузнечиков ударил мне в уши, когда я направлялся к долблёному каноэ, которое ждало на берегу Рио-де-Оро, чтобы доставить меня и пятнадцать спутников-мотилонов вниз по реке из Икиакароры в Сафадану, где находился продовольственный кооператив мотилонов. Я шёл медленно, наслаждаясь обществом индейцев и смакуя звуки; разговоры обитателей джунглей в пышной зелени, окружающей нас. Я никогда не спешил покидать Икиакарору.

Забираясь в каноэ, я взглянул на Каймиёкбу, одного из лидеров мотилонов, который стал моим близким другом за те двадцать восемь лет, что я жил и работал среди его народа. Он усмехнулся, заводя подвесной мотор, пока остальные индейцы занимали свои места. Его тёплая улыбка наполнила меня глубоким чувством удовлетворения и сопричастности. Мы были семьёй, он и я. Люди, вокруг меня, были моими братьями и сёстрами. Я действительно был дома и именно там, где мне было место на планете Земля. Эта мысль наполнила меня смесью тихого удовлетворения и ностальгии.

Как я мог себе представить, впервые войдя в джунгли Мотиландии в 1961 году, всё, что Бог намеревался здесь сделать? Как получилось, что в девятнадцать лет я оставил свою семью и друзей в Миннесоте и отправился в путешествие, которое привело меня в такое экзотическое место. К этим удивительным, легендарным людям — людям, настолько изолированным и враждебным, что ни один белый человек не пережил контакта с ними за четыреста лет зарегистрированной истории, пока я не вошёл на их территорию?

Когда я сел на самолёт в Южную Америку, имея только билет в один конец и несколько долларов в кармане, не зная ни слова по-испански, почти все подумали, что я сумасшедший или просто глупый. Но я был не в состоянии сопротивляться неуловимому, настойчивому желанию, которое привело меня сюда. Растущей любви к коренным племенам этого континента, которую Бог вложил в моё сердце. Тихому внутреннему голосу, который говорил мне, что я никогда не буду счастлив, никогда не буду иметь ни минуты покоя, пока не подчинюсь Его призыву. Нет, я не мог себе представить, куда заведёт меня этот зов; что сегодня моё сердце и моя жизнь будут глубоко связаны с этими людьми и с этими бескрайними отдалёнными джунглями.

Я и вообразить не мог, что этот день, 24 октября 1988 года, будет днём, не похожим ни на один другой, что я провёл в этих джунглях; что это будет начало 9-месячного испытания, которое глубоко изменит меня, и, без преувеличения, целую нацию.

Это был отличный день для поездки. Приближался сезон дождей, но пробилось солнце, и я был рад его видеть, даже несмотря на то, что оно превращало джунгли в гигантскую паровую баню. Я чувствовал приближение очередного приступа малярии и сильная, изнуряющая жара нашего путешествия вниз по реке могла заставить меня попотеть, или, по крайней мере, на какое-то время перестать стучать зубами.

Пока Каймиёкба управлял лодкой, я осматривал береговые линии на колумбийской и венесуэльской сторонах реки, высматривая повстанцев, которые могли там притаиться. Четыре основные повстанческие организации Колумбии действовали на прилегающих территориях в течение почти двенадцать лет, постепенно контролируя всё большую и большую территорию вокруг Мотиландии. Повстанческие стратеги активно изучали революции в других частях мира; неспособность сандинистов оккупировать и контролировать земли племён индейцев Москито в Никарагуа была серьёзным просчётом и колумбийские повстанцы-стратеги извлекли урок из их ошибки. Моей жизни неоднократно угрожали, потому что колумбийские повстанцы видели во мне ключ к контролю над обширной колумбийско-венесуэльской пограничной территорией, принадлежащей мотилонам. В их глазах я был настолько влиятельным среди мотилонов и других соседних племён, что, пока меня не убедили бы присоединиться к их революционному движению и привлечь к нему индейцев, мотилоны были бы постоянной занозой в их теле. Поскольку я сопротивлялся предыдущим попыткам завербовать меня, то стал целью для устранения. Без меня, полагали повстанцы, индейцы вскоре уступят их требованиям. Тогда они получили бы полную свободу действий на северо-востоке Колумбии и успех их революции был бы обеспечен.

Всё это заставило меня быть осторожным в поездках по таким районам, как Сафадана, где повстанцы, казалось, заявляли о своём присутствии со всё растущей смелостью. Я боялся не столько за себя, сколько за кровопролитие, которое могло бы произойти среди индейцев, если меня убьют. Повстанцы были способны на всё. Я знал многих из них на протяжении долгих лет, в том числе некоторых их лидеров, удивительное количество которых было бывшими пасторами, священниками и студентами местных миссионерских школ. Я даже пытался убедить некоторых переориентировать их идеализм на позитивные, гуманитарные цели социального служения вместо революции, но без особого успеха. Это были убеждённые террористы, которые научились оправдывать свои похищения, казни, подрывы и другие преступления, утверждая, что они служат высшей цели — «Народной революции».

Теперь, пока мы плыли вниз по течению, я чувствовал напряжение. Все остальные казались в хорошем настроении, поэтому я постарался расслабиться. Через полтора часа я мельком увидел береговую линию Сафаданы и сразу же заметил двух повстанцев, стоящих на поляне недалеко от причала. Из оружия у них были винтовки и автоматы, они пристально наблюдали за нами.

Виктор, мотилон, сидевший рядом со мной, наклонился и прошептал: «Повстанцы смотрят на нас». Он обменялся нервными взглядами с Каймиёкбой.

Я избегал смотреть в сторону повстанцев. Пока Каймиёкба причаливал каноэ, я намеренно повернулся спиной к повстанцам, которые шли к нам. И уже собирался вылезти из каноэ, когда без предупреждений, на воде среди нас появились фонтанчики от автоматной очереди.

«Выходите из каноэ!» — крикнул один из повстанцев. Они всё ещё находились примерно в тридцати метрах от нас. Мы вылезли и индейцы двинулись в сторону повстанцев, явно намереваясь напасть на них с голыми руками. Но один из повстанцев дал ещё одну очередь в нашу сторону, на этот раз попав в мотор и пробив дыру в борту каноэ.
«Лечь лицом вниз!» — приказал он.

«Брюс Ульсон взят в плен камилистским союзом — Армией национального освобождения!», — сообщил громко повстанец, жестом указывая мне подойти к нему. Эта повстанческая группа, широко известная как АНО, была единственной из четырёх крупнейших национальных революционных организаций, которая не согласилась на неформальное перемирие с колумбийским правительством после того, как ей была предложена возможность представить свою повестку дня народу на свободных выборах.

Оценив наше положение, я понял, что для принятия решения есть всего несколько секунд. У нас не было ни единого шанса успешно противостоять этим людям в физическом бою; было ясно, что за деревьями прятались другие вооружённые повстанцы, а у нас вообще не было никакого оружия, даже мотилонских луков и стрел. Более того, я никогда не носил с собой оружия и в эту поездку даже не взял с собой перочинный нож — понятно, что он всё равно не смог бы помочь против военного вооружения.

Я быстро просчитал другие возможные варианты. Можно было прыгнуть в реку и плыть под водой, чтобы избежать пуль повстанцев и, вероятно, уплыть вниз по течению. Я очень хорошо знал местность, а партизаны — нет, так что шансы у меня были бы хорошие. Но это оставило бы мотилонов в их власти, я не мог так рисковать. Кроме того, это только отодвинуло бы этот момент на другое время, в другое место.

Когда повстанцы направили на меня своё оружие, я решил, что настал момент встретиться с врагом лицом к лицу. Но мне хотелось сделать это на своих условиях, таким образом, чтобы застать повстанцев врасплох и дать мотилонам шанс уйти целыми и невредимыми.

Подняв рюкзак, который обронил, когда началась стрельба я обратился к Каймиёкбе по-мотилонски: «Не следуй за мной! И ничего не делай!»

Затем сказал повстанцам: «Я — Ульсон. Тот самый, который вам нужен. Оставьте мотилонов в покое». И повернувшись стал уходить как от партизан, так и от индейцев.

Как только я прошёл несколько метров, из джунглей материализовались ещё около двух десятков повстанцев. Я проигнорировал их и продолжал идти, надеясь как можно больше увеличить расстояние между ними и индейцами. Потом кто-то крикнул: «Стой! Остановись, или мы будем стрелять!»

Я продолжал идти всё быстрее и быстрее, крича им через плечо: «Вы пришли схватить Ульсона. Вы можете это сделать, но вам придётся поймать меня!»

Повстанцы бросились за мной и я пошёл настолько быстро, насколько мог, не прибегая к бегу. Наконец, когда мы были примерно в пятистах метрах от мотилонов и все повстанцы оставили индейцев, чтобы преследовать меня, передо мной внезапно возникли ещё два повстанца. Используя своё оружие, они повалили меня на землю и грубо прижали лицом к мокрой земле. Один из них приставил пистолет к моей голове.

«Так вот как я умру», — подумалось мне. «Пуля в голову». Я был удивлён, что чувствовал себя довольно спокойно.

Пока я ждал нажатия на спусковой крючок, прибыли другие повстанцы, все очень нервные и взведённые.
«Он очень опасен! Осторожно! — крикнул кто-то. — Не рискуйте! Не позволяйте ему двигаться!» Все говорили одновременно, тяжело дыша, но быстро работая. Мои руки завернули за спину и туго связали нейлоновой верёвкой.
«Это удивительно, — подумал я. — Кто бы в это поверил? Они боятся меня!»

Меня подняли на ноги и около тридцати повстанцев встали вокруг меня, приказывая идти. Я с облегчением увидел, что мы удаляемся от мотилонов, которые продолжали наблюдать издалека, подчиняясь моему приказу ничего не предпринимать. Поэтому я двигался как можно быстрее, молясь, чтобы они не решили в последний момент вступить в бой. К счастью, они этого не сделали.

Повстанцы настойчиво тащили меня через влажные, извилистые джунгли, сначала пешком, затем на каноэ и, наконец, снова пешком, в течение трёх дней и ночей, пока мы не прибыли в место, которое, как они решили, станет первым, относительно безопасным лагерем. Я точно знал, где мы были большую часть времени; это была территория, по которой уже путешествовал много раз за свои двадцать восемь лет в этом регионе. Я был благодарен тому, что раз уж мне суждено быть похищенным, то пусть это случится здесь, на родной земле.
Мне подумалось, что было бы поистине ужасно, быть схваченным в городе, увезённым в странное, незнакомое место и запертым в маленькой комнате. По крайней мере, здесь, в высокогорье Кататумбо, я был в том месте, которое любил больше всего на свете, и где, как я знал, Бог хотел, чтобы я находился.

Если бы мне пришлось умереть, я хотел бы сделать это именно здесь. И ни о чём бы не сожалел. Это было иронично: я оказался в руках безжалостных террористов, которые, вероятно, скоро меня казнят, но чувствовал себя удовлетворённым в такой ситуации, потому что знал, что вне всяких сомнений нахожусь именно там, где нужно, где принадлежал в тот момент. Эта уверенность останется со мной на протяжении всего грядущего испытания.

Во всех двенадцати лагерях, в которых я жил в течение девяти месяцев плена, меня круглосуточно охраняли не менее двух хорошо вооружённых людей. Охрану обычно меняли каждый час, так что перспектив, что кто-нибудь из них заснёт или слишком расслабится не было. Большую часть времени мои руки оставались связанными за спиной, даже когда я был очень болен и испытывал сильную боль.

Дожди были непрекращающимися и деморализующими. В первом лагере над моим гамаком было сооружено грубое импровизированное укрытие, но оно практически не защищало от непогоды. Я всегда был мокрым до нитки, даже если дождь прекращался на несколько часов, а это случалось редко. Было так влажно, даже в солнечные дни, что обувь и одежда никогда не высыхали.

В течение двух недель, проведённых в первом лагере, я старался вести себя тихо и проводить как можно больше времени отдыхая, чтобы дать своему телу возможность оправиться от малярии. Но приступ продолжался, а затем, как только я начал думать, что выздоравливаю, вернулся снова, вероятно, из-за условий содержания. Я понимал, что малярия меня не убьёт, но иногда эта болезнь почти заставляет желать, чтобы это произошло. И всё же это можно было выдержать. Я научился много лет назад, когда у меня были травмы и болезни в джунглях, отделять себя от физического дискомфорта. Когда ты находишься вдали от помощи и твоя рука или нога вывихнута на тропе в джунглях, ты не можешь сесть сложа руки и мучиться из-за этого. Ты должен продолжать идти. Я говорил себе в такие моменты: «Мне больно, да, но эта боль существует только в моём теле. Я — это не моё тело. Мой разум и дух выше его, а не часть». Эта техника срабатывала, и я использовал её, чтобы пережить некоторые из худших переживаний моего плена.

Это может показаться странным, но правда в том, что мне никогда не приходило в голову, что Бог обязан был чудесным образом спасти меня из этой ситуации. Вместо этого я считал, что обязан служить Ему там, где находился. То, о чём я просил у Бога изо дня в день, было очень простым, очень практичным и, полагаю, вполне типичным для меня: «Отец, я жив и хочу использовать это время конструктивно. Чем я могу быть Тебе полезен сегодня?»

Это будет моей молитвой, а также моей «стратегией» на протяжении долгих месяцев моего плена. В этом не было ничего нового; таков был мой подход к каждому дню жизни. Почему мои молитвы или моё мировоззрение должны измениться сейчас только потому, что я был в руках повстанцев? Я знал, что Бог тонко претворяет в жизнь Свой план в джунглях — не только среди мотилонов и других четырнадцати племён, с которыми мы работали, но и среди повстанцев. Я предположил, что эта ситуация была частью этой оркестровки и хотел быть открытым ко всему, что Бог задумал. У меня всегда было чувство, что смогу служить Богу в любой ситуации и эта была полна интригующих возможностей. В результате я не был напуган и даже не особенно беспокоился о своей судьбе. Я видел, что исход ситуации будет зависеть от Бога, а не от моих похитителей.

Когда люди спрашивают меня сейчас: «Как ты мог поверить, что у Бога всё под контролем, находясь в такой ужасной ситуации?» Лучший способ ответить на этот вопрос — это рассказать историю о том, что произошло в первые годы моего пребывания в джунглях, когда я был на охоте с отрядом мотилонов.

Наше вторжение в джунгли в тот день вызвало обычную реакцию разнообразных птиц и обезьян, но когда мы тихо пробирались через густой подлесок, я заметил внезапное усиление громкости и интенсивности какофонии. Миллионы кузнечиков присоединились к крикам и визгу животных, подняв уровень шума до такой степени, что наши человеческие голоса почти заглушились. Я никогда не слышал ничего подобного.

Поражённый, я повернулся к ближайшему мотилону и крикнул: «Послушай! Разве это не потрясающе?»

Индеец кивнул в знак согласия: «Да, — ответил он, — мы тоже это слышали. Это свистящая индейка!»

Его замечание остановило меня на полпути. Свистящая индейка? Всё, что было слышно, так это хаотичный, оглушительный грохот! Как кто-то мог различить голос одинокой индейки посреди этого гама?

Мотилон заметил моё замешательство и подал мне знак остановиться и молча послушать. Когда я это сделал, потребовалось несколько минут, прежде чем я начал различать звуки животных, птиц, насекомых, людей. Затем, постепенно отдельные голоса становились всё более и более отчётливыми. Наконец, после более терпеливого прослушивания, я услышал его. За шумом и криками джунглей, за голосами моих спутников, за тихим звуком моего собственного дыхания скрывался навязчивый, пронзительный голос индейки, звучавший на весь мир так, как будто он звал нас из полой трубы.

Это был горький момент для меня, момент, который говорил мне о гораздо большем, чем о хорошо развитом слухе мотилонов и моём собственном отсутствии слуха. Это заставило меня задуматься о том, что я упустил — не только в джунглях, но и в своей собственной духовной жизни. Как много потерял из виду, когда не смог терпеливо «настроиться» на тонкий голос Бога посреди шума и активности жизни?